Два с половиной года назад, когда Россия вторглась в Украину, среди сторонников вторжения был распространен — буквально спущен сверху и распространен — лозунг «Россия не начинает войны, она их заканчивает».
Об этом лозунге сейчас не вспоминают от неловкости. За это время в мире начались новые войны на Ближнем Востоке. И Россия совершенно не думает теперь о том, что она «заканчивает войны». Она вместе с новыми союзниками их с готовностью разжигает и продолжает. Она пустила по ветру тот ресурс, которым обладала, чтобы вообще иметь возможность что-то закончить. Воюющая Россия теперь заинтересованная сторона, выгодоприобретатель новых и продолжающихся войн. И заявляет намерение раздуть из них пожар мировой повстанческой войны против золотого миллиарда — хотя сама находится в целом в его рядах, пусть и ближе к краю. На этом пути она уверяет, что готова перешагнуть даже ядерный порог.
Неконтролируемый хаос
В России популярна теория, что Запад управляет миром посредством «контролируемого хаоса». Упреки идут с самого верха и давно превратились в одну из аксиом российской внешнеполитической теории. «Управляемый хаос появился давно как концепция, как средство усиления влияния США», — на второй год войны повторил Сергей Лавров на встрече с выпускниками генштаба. «США хотят сохранить, продлить свое доминирование, а в условиях всеобщего хаоса это удобнее делать, потому что с помощью такого хаоса они рассчитывают сдерживать, дестабилизировать конкурентов», — подтвердил Владимир Путин на одном из заседаний российского Совбеза. Первым лицам вторят многочисленные комментаторы, и уже неясно, поднялась эта теория на самый верх из конспирологических низов или пришла туда сверху.
После 2022 года Россия умудрилась стать тем, в чем обвиняет других, — бенефициаром любых мировых неурядиц. Необоснованно применив силу, Москва теперь заинтересована в том, чтобы и другие поступали или угрожали поступать так же — ведь более высокий уровень мирового насилия прикрывает ее собственное.
Не считая нужным сдерживаться на словах, перейдя на язык злобных перепалок и гневных обличений, Россия хочет, чтобы и другие разговаривали похоже: делай с нами, делай как мы, будь хуже нас. Нарушив как писаные, так и негласные правила, она становится бенефициаром сноса всех старых правил и ограничений — во всяком случае, там, где они не защищают напрямую именно ее.
Путин лично артикулировал новую доктрину. В начале июня в интервью представителям мировых агентств в Петербурге он пригрозил, что в ответ на западные поставки Украине Россия будет снабжать оружием тех, кто может бить по чувствительным для Запада целям. Эту угрозу он сформулировал намеренно размыто, чтобы слушатели гадали, идет ли речь о государствах или о негосударственных вооруженных группах тоже.
Неистовый Дмитрий Медведев разъяснил, что политические убеждения адресатов поставок не имеют значения, важно только желание наносить ущерб Западу. Можно было бы сказать, что бывший президент в свойственной ему манере откровеннее других выболтал суверенную российскую доктрину контролируемого хаоса. Однако выглядит она так, что Россия угрожает не столько контролируемым, сколько бесконтрольным хаосом. Вот и сам Путин 20 июня 2024 года в Пхеньяне развил свою мысль: можем куда-то поставить оружие, а затем заявить, что больше не контролируем его использование.
Парадоксальным образом Россия заинтересована в том, чтобы нарушали границы, практиковали насилие и грубили не только ее сторонники и союзники, но и — в неменьшей степени — ее противники. Это будет подтверждением уродливой жестокости мира, в котором, значит, по-другому нельзя. Ставшей ястребом России важно, чтобы и другие вели себя предельно хищно. Тогда можно утверждать, что все всегда были такими и Россия в 2022 году не сделала ничего особенного.
Общность целей
Логика причинения максимального ущерба действующему мировому порядку и утверждение своего места в мире в роли вожака глобального бунта побуждает Россию не только развивать самые тесные отношения со странами вроде КНДР и Ирана, в санкциях против которых она сама участвовала (забудут ли? простят ли?), но и с полуофициальными подрывными силами вроде хуситов, ХАМАС, талибов, радикальных правых и левых партий, национальных сепаратистов. Сами по себе эти отношения — не новость, но у них теперь новая рамка.
Прежде ее можно было назвать миротворческой и воспитательной. Россия предлагала себя в качестве модератора: посредника в отношениях с теми, с кем западным политикам из хороших семей разговаривать тяжело, в то время как Россия с бэкграундом мирового трудного подростка умеет и сойдет за своего. Именно с таким посылом Путин ездил в Пхеньян в 2000 году, а Лавров впервые принял ХАМАС в Москве в 2006-м.
Теперь это назначение утеряно. На одном конце — радикальные движения, на другом — нет прежних западных собеседников. Цель контактов с мировыми хулиганами — не челночная дипломатия, а побуждение к действию. Новых адресатов российской модерации среди нынешних друзей Москвы пока не появилось. Разумеется, религиозные фанатики и сепаратисты угрожают не только Западу. Однако незападные страны столкнулись с этой угрозой раньше и сами заботились о своей безопасности. Сами они, при желании, могут быть и плохими парнями, которым не нужны помощники из соответствующей среды.
Естественным ограничителем для отношений России с нарушителями порядка является ее собственная безопасность. Но и здесь, когда любые бунтовщики воспринимаются как идейно близкие, логика глобального бунта пересиливает инстинкт самосохранения. Так произошло накануне теракта в «Крокусе». Закрытые, а потом и открытые предупреждения западных спецслужб в Москве сочли провокацией, устроенной, чтобы омрачить переизбрание Путина.
В том случае, когда глобальные разрушители носят удар по самой России, в официальных российских комментариях слышится вполне искреннее непонимание, даже обида: нас-то за что, мы же за религию и традиции против Запада, у нас же общий враг. «На внешней арене Россия ведет себя таким образом, что вряд ли может быть объектом для нападения со стороны исламских фундаменталистов», — говорил Путин после нападения на «Крокус», фактически признав общность стратегических целей своих и вооруженных радикалов. А значит, продолжил он, организаторов надо искать на Западе — среди тех, кто хочет подорвать единство российского народа.
При том что такое единство подрывается самой ставкой российского режима на радикализацию слов и действий. Размывание правовых и моральных ограничений, которое принесла несправедливо развязанная война, дает о себе знать не только вне, но и внутри страны. Именно война работает генератором непредсказуемых событий вроде бунта Пригожина, еврейского погрома в махачкалинском аэропорту или конфликтов между чеченскими и дагестанскими авторитетами, когда глава одной федеральной территории объявляет кровную месть сенатору другой, и на сторону каждого становятся именитые соплеменники.
Российское государство пока справляется с плохими новостями, как справлялось с ними 20 и 30 лет назад. Но дезориентированное, утратившее, как в ранние 90-е, привычную систему координат общество не может не преподносить сюрпризов. Новые 90-е — это не сами по себе разборки, а резкое, шоковое отключение прежних стимулов и ограничителей, которое дает преимущество тем, кто привык обходить правила, или носителям альтернативных правил.
Смена режима
Ответная выдержка внешнеполитических противников выводит из себя Кремль гораздо больше, чем ответная злоба. Она означает, что мир не всегда таков, каким его рисуют российские носители власти. Поэтому каждое грубое замечание оппонентов подхватывается и разносится пропагандистскими сетями с видимой обидой, но и с плохо скрываемым удовольствием: вот, значит, они какие, не лучше нашего.
Впрочем, выдержка противника трактуется не только для лояльной аудитории, но и между собой как слабость. У западных лидеров нет способа заслужить уважение нынешней Москвы, неуступчивость будет толковаться как наглость, уступчивость — как беспомощность, на которую будут взирать свысока, с чувством презрения и превосходства. Зато почти в любом действии нынешних союзников в Москве будут искать свидетельство их силы и правоты и, таким образом, верности собственного выбора.
В представлении авторов российской внешней политики дестабилизация, которая бьет по западным интересам, — зеркальный ответ на деструктивную деятельность западных демократий по раскачиванию стабильных авторитарных режимов. Прежде всего там, где Россия видит сферу своих законных интересов, но и вообще в мире.
Запад и впрямь часто расшатывал третьи страны под антидиктаторскими лозунгами, как СССР — под коммунистическими, оба — часто с неудачным результатом. Современная Россия в этом отношении менее разборчива, чем Советский Союз. Тот поддерживал силы, которые хотя бы номинально объявляли себя социалистическими и коммунистическими, даже среди них проявляя избирательность.
Россия возвращает себе привычную роль из советского прошлого — союзника антизападных сил во всем мире, но без советских ограничителей. Спектр ее потенциальных протеже предельно широк. Кремль может поддержать традиционалистов, а может и ультралевых — лишь бы они были направлены против текущего положения вещей, действующей западной элиты и политического мейнстрима.
Если СССР мог лишь принимать сторону афганских коммунистов против моджахедов, то путинская Россия способна поддерживать и тех и других. Впрочем, и США в противостоянии с советским блоком могли помогать и либералам, и религиозным фундаменталистам. Однако в аналогичном поведении Москвы больше нигилизма, ведь под консервативными лозунгами Россия преследует революционные цели, в то время как Запад, как действующая глобальная элита, на практике достаточно консервативен. Как и в случае теории «управляемого хаоса», Россия занимается тем, в чем всегда обвиняла Запад, — сменой режима, только не в отдельных странах, а глобально.
Всемирный пломбир
Контуры более справедливого мирового порядка, который декларирует Россия, обрисованы крайне туманно. Все разговоры о международном праве, в которые российская дипломатия пытается упаковать образ будущего мира, перестали значить то же самое, что значили слова Москвы в 1990-е и 2000-е. Тогда речь шла о консервации остатков статуса сверхдержавы. Теперь, похоже, — о замене права одного сильного на право нескольких сильных, которых Путин называет немногими по-настоящему суверенными державами.
Россия, в отличие от США, никогда всерьез не претендовала на то, чтобы возглавлять мировой порядок целиком. Но определенную его часть она считала по праву своей. На максимуме доля Москвы приближалась к половине. Поэтому в России именно годы холодной войны считаются чуть ли не золотым веком международных отношений. В отличие от США, чья доля совсем недавно приближалась к целому и где по этой причине нет никакой ностальгии по тем временам.
Россия предлагает что-то вроде ремейка холодной войны в новых условиях. Во-первых, воспроизвести отношения двуполярного мира с жестко закрепленными сферами влияния у полюсов и зонами конкуренции между ними, но с бóльшим количеством самих полюсов. Во-вторых, воссоздать двуполярность, собрав коллективный антизападный полюс. Многополярность в российском описании выглядит как множественность источников потенциального насилия, нестройный гул требований и конструирование полицентричных патронажных отношений, предполагающих группы стран-клиентов у сильных патронов, которые вступают в привилегированные отношения между собой.
Соединенным Штатам, как и западным странам в целом, трудно понять, в чем привлекательность этого предложения для Глобального Юга. Окончание холодной войны для них — фиксация чистой прибыли. Но для остальных оно выглядит сложнее.
Как ни странно, ностальгия по временам холодной войны широко разлита в незападном мире. Антизападный ресентимент рисует эпоху холодной войны привлекательным временем, когда развивающиеся страны или, как сейчас говорят, представители «глобального большинства» имели возможность выбирать один из полюсов или балансировать между ними к собственной выгоде. В то время как однополярному миру припоминают западные интервенции и гражданские войны с внешним участием.
В действительности выбор стран во время холодной войны был сильно ограничен. Ближе к центрам блоков он отсутствовал вовсе, а остальная часть мира регулярно превращалась в серую зону, где соперничество полюсов генерировало войны и гражданские конфликты, не лучше нынешних.
Тем не менее сегодняшнее неравенство, отставание и отсутствие ясного понимания, как его наверстать, рождает в коллективном сознании стран Глобального Юга золотые сны об утраченном прошлом. Эти коллективные представления для мира могут быть аналогом советского пломбира по 20 копеек в социальной памяти российских граждан, но они опираются на всеми видимые несовершенства мирового устройства и влияют на политический выбор.
Так рождается общая внешнеполитическая платформа России и стран «глобального большинства». Интерес к членству в БРИКС и другим организациям «без Запада» и «не под Западом» показывает, что многие страны готовы попробовать этот усовершенствованный старый мир или, во всяком случае, предъявить Западу свою готовность.
Ссылка, которая откроется без VPN, — здесь.
