.jpg)
Громкие изъятия из магазинов книг, «пропагандирующих ЛГБТ» (в их число попали «Маленькая жизнь» Ханьи Янагихары, «Дом на краю света» Майкла Каннингема и «Песнь Ахилла» Мадлен Миллер), а также романа Владимира Сорокина «Наследие», содержащего, по мнению властей, буквально бинго запрещенных тем, ознаменовали новый период в отношениях между книжным сообществом и российским государством. А публикация биографии Пьера Паоло Пазолини с показательно вымаранными строками довершила общую картину. Из смутной скрытой угрозы, бесспорно, существующей, но никак не формализованной и потому почти не проговариваемой, к весне 2024 года цензура стала в России публично явленной реальностью, игнорировать которую более невозможно.
В книжной среде эта новая ситуация повлекла за собой новые практики — те, которые американский антрополог и социолог Джеймс К. Скотт в своей книге «Господство и искусство сопротивления» называл «дискурсивным сопротивлением» или «оружием слабых». В слегка упрощенном виде суть этих практик состоит в отказе от прямой и бесперспективной конфронтации с угнетателем и переходе к публичной, но при этом иносказательной коммуникации со своей целевой аудиторией, способной уловить и дешифровать скрытые послания и сделать из них соответствующие выводы.
История вопроса
Литература в России наслаждалась практически полной неподцензурностью поразительно долго. В 1986 году Михаил Горбачев подписал указ об отмене обязательного согласования издательских «тематических планов» в Главлите — главном цензурном ведомстве советской эпохи. С тех пор издательства вольны были издавать то, что им самим нравится, без оглядки на пожелания партии и правительства.
В 1987 году за первым последовал второй программный указ — «О либерализации книгоиздания и книготорговли», фактически отменявший государственную монополию в книжной области. После этого официальное закрытие Главлита (оно состоялось в 1991 году) стало лишь формальной точкой в процессе: к концу 1980-х книжная цензура уже была по факту упразднена — впервые в истории России.
Предсказать последствия этого шага несложно: на российские книжные прилавки хлынул поток изданий, призванных заполнить необъятную яму советского отложенного спроса. Причем поток этот не регулировался решительно ничем — не то что цензурой, на которую у государства очевидным образом не было ресурсов, но даже авторским правом.
Книги, изданные пиратским образом, занимали, по разным оценкам, от 50% до 80% рынка, а многие зарубежные авторы (в их числе, к примеру, фантасты Майкл Муркок и Андре Нортон) понятия не имели о том, что их романы не только переводятся на русский, но и издаются в России миллионными тиражами.
Ко второй половине 1990-х годов некоторое регулирование в области копирайта вернулось и количество книжного контрафакта снизилось, но в содержание книг государство по-прежнему предпочитало не вмешиваться. На прилавках вплоть до середины нулевых можно было встретить практические руководства по изготовлению взрывчатки и наркотиков, труды отцов Третьего Рейха, иллюстрированные издания «Протоколов сионских мудрецов» и прочую сомнительную с точки зрения общественной пользы литературу.
Изменения начались в 2007 году, когда был создан список экстремистских материалов, включавший в себя в том числе книги. За его поддержание и обнародование отвечал Минюст, еще не помышлявший о своем нынешнем величии. Впрочем, на протяжении следующих 15 лет список этот оставался скорее нелепым курьезом, чем реальным источником проблем.
Книги, в него попадавшие, по большей части располагались бесконечно далеко от литературного мейнстрима, а потому запрет на их распространение читателей не сильно затрагивал. Единственными пострадавшими были библиотекари, которым теперь приходилось постоянно перетряхивать фонды в поисках запрещенки и которых безжалостно штрафовали, если что-то шло не так.
Некоторое оживление в цензурные практики в середине 2000-х годов внес Госнаркоконтроль. Его тогдашний глава генерал-полковник ФСБ Виктор Черкесов в первую очередь прославился знаменитой фразой про «чекистский крюк», который якобы удержал страну от сползания в пропасть, но отметился он и на книжном фронте.
Громкие рейды по магазинам, составление черных списков для библиотек, изъятие со складов и даже сожжение книг, которые, по мнению ведомства, формировали «высокий интерес и положительное отношение к употреблению психоактивных веществ», — эти и подобные инициативы Госнаркоконтроля на время всколыхнули разговоры о цензуре. Однако после ухода Черкесова в 2008 году история благополучно заглохла — Госнаркоконтроль устранился из литературной сферы и вернулся к более привычным для него занятиям.
В 2010 году произошло ужесточение контроля в сфере детской литературы. Федеральный «Закон о защите детей от информации, причиняющей вред их здоровью и развитию» фактически обязал издателей и книготорговцев скорректировать возрастные рейтинги на книгах. Теперь, если в детской повести кто-то из взрослых курил или, не дай бог, употреблял алкоголь, рейтинг автоматически повышался до «12+», невзирая на сюжет и прочие детали.
Однако ни это, ни даже последовавший в 2013 году закон о запрете «пропаганды ЛГБТ» среди несовершеннолетних не изменили контуры рынка принципиально: издателям стало сложнее продвигать книги на детскую и подростковую аудиторию, но ассортимент остался прежним. И читатели, и книготорговцы довольно быстро приспособились к новой конвенции и научились игнорировать возрастные маркировки.
Писатели на мушке
После стольких лет если не благоденствия, то во всяком случае почти полной свободы книжная сфера оказалась трагически не готова к репрессиям, обрушившимся на нее после 24 февраля 2022 года. У отрасли не оказалось никакого плана действий на такой случай. И этому трудно удивиться — ведь даже самые старшие и опытные из тех, кто трудится в сфере книгоиздания и книготорговли сегодня, не застали цензурных времен и, соответственно, не имели опыта выживания или борьбы.
Цензура нарастала постепенно, и первой мишенью для гонений стали не собственно книги, но их авторы, разделившие судьбу журналистов, муниципальных депутатов, блогеров, активистов, — словом, самых разных людей, открыто заявивших о своей антивоенной позиции. Поводом для преследования писателей становились их высказывания и посты в соцсетях, а не литературные тексты, причем вероятность попасть под раздачу была прямо пропорциональна уровню публичности.
Поэтому неудивительно, что первой жертвой среди литераторов стал Дмитрий Глуховский, автор популярнейшей трилогии «Метро» и романа «Текст», сценарист сериала «Топи» и в целом один из самых заметных и продаваемых отечественных писателей. В начале июня 2022 года против Глуховского было возбуждено уголовное дело по статье о фейках из-за двух сториз в инстаграме, а в августе Басманный суд заочно приговорил его к восьми годам колонии. Еще двумя месяцами позже Глуховского признали иностранным агентом.
Парадоксальным образом, однако, все это не означало автоматического изъятия книг Глуховского из продажи — и «Текст», и «Метро», и другие его вещи до сих пор можно спокойно приобрести в российских книжных магазинах. То же самое касается книг других писателей-иноагентов: включение их в соответствующий реестр предполагает, что отныне их тексты должны продаваться в упаковке и с маркировкой «18+», но изымать их из магазинов или библиотек пока никто не обязан.
На протяжении следующих двух лет писатели попадали в список иноагентов довольно исправно, но, несмотря на нарастающую тревогу, у издателей и книготорговцев не было формальных оснований выступить с протестом — страдали не книги, а люди, причем не за творчество, а за что-то иное.
Даже принятый осенью 2022 года закон о запрете «пропаганды ЛГБТ» среди людей всех возрастов, годом позже подкрепленный признанием «Международного движения ЛГБТ» экстремистским, до поры не применялся в отношении книг. Тучи сгущались, но издатели, по выражению одного из представителей цеха, продолжали печатать «спорные» книги, клеить маркировку «18+», креститься и надеяться, что пронесет.
Некоторое время и правда проносило — на издателей работало то, что возможное правоприменение в новой сфере не было понятно никому — в том числе тем, кому надлежало его осуществлять. Да и сам круг этих осуществляющих не был ни обозначен, ни сформирован.
Тревожное лето
Из правила «бей писателей, а не книги» едва ли не сразу после начала войны возникло одно значимое исключение — книга Катерины Сильвановой и Елены Малисовой «Лето в пионерском галстуке». Выпущенная издательством «Попкорн Букс» осенью 2021 года, к весне 2022-го она стала бестселлером среди подростков.
Действие романа, повествующего о трогательной юношеской любви 16-летнего пионера Юры и 19-летнего пионервожатого Володи, разворачивалось летом 1986 года в пионерском лагере. Вероятно, именно внезапное соположение советского фона и гомоэротической истории стало триггером для Захара Прилепина, позиционирующего себя как ревнителя одновременно традиционной нравственности и коммунистических идеалов.
25 мая 2022 года в телеграм-канале писателя появляется гневный пост, в котором он клеймит кощунственную книгу, призывая своих читателей сжечь издательство «Попкорн Букс» — впрочем, сделать это милосердно, ночью, когда сотрудников не будет на рабочих местах. Пост Прилепина запускает механизмы большой публичной травли, в которую деятельно включаются самые разные акторы — от депутата Нины Останиной до пропагандистов Дмитрия Киселева и Никиты Михалкова, посвятившего «греховному» роману целый выпуск своей передачи «Бесогон».
Доходит до совсем уж курьезов — так, в Нижнем Тагиле активисты партии «Свободная Россия — Патриоты — За правду!» выкупают весь доступный в книжных магазинах города тираж «Лета в пионерском галстуке» и, видимо, не найдя своей покупке лучшего применения, передают ее в дар местной епархии.
Гонения на книгу Малисовой и Сильвановой закономерным образом сработали как самая эффективная реклама. Уже к осени 2022 года ее тираж подобрался к 400 000, а выпущенное продолжение «О чем молчит ласточка» еще подогрело читательский интерес, так что к концу 2022 года было продано более полумиллиона экземпляров обеих книг.
Вероятно, именно это обстоятельство и стало причиной по-настоящему жесткой реакции властей. В отличие от других писателей, пострадавших от репрессий, ни Сильванова, ни Малисова не выступали с громкими антивоенными или проукраинскими заявлениями, но это им не помогло: угрозы вынудили обеих покинуть Россию, их книгу фактически изъяли из продажи, а ирландская компания «Букмейт» — владелец издательства «Попкорн Букс», незадолго до этого продавшая «токсичный» актив отечественному книжному монополисту «Эксмо-АСТ» — была признана иноагентом вместе с ее основателями Алексеем Докучаевым и Андреем Баевым. Вскоре после этого иноагентами стали и сами авторки «Лета в пионерском галстуке».
Судя по всему, именно случай романа Сильвановой и Малисовой спровоцировал скорое принятие закона о полном запрете «ЛГБТ-пропаганды». Однако на протяжении без малого полутора лет этот кейс оставался единственным примером преследования, направленного в первую очередь против книги и лишь опосредованно против ее авторов и издателей.
От писателей — к книгам
Ситуация резко ухудшилась в начале зимы 2023–2024 годов, когда по русской литературе прокатилась волна пранкерских разоблачений. Вован и Лексус позвонили сразу нескольким известным российским писателям — Борису Акунину, Дмитрию Быкову, Людмиле Улицкой, Михаилу Веллеру. Представляясь главой офиса президента Украины Андреем Ермаком, пранкеры задавали писателям провокационные вопросы, вынуждая тех говорить вещи, далеко отстоящие от сегодняшней властной повестки.
Обнародование этих разговоров неожиданным образом поменяло ситуацию в целом. Все эти писатели, еще не признанные на тот момент иноагентами, ими стремительно стали (наиболее популярный, знаковый и некогда любимый самим Владимиром Путиным Борис Акунин даже удостоился звания террориста и экстремиста), однако проблема оказалась более серьезной.
Никто из жертв пранка не сообщил, что финансово поддерживает ВСУ, но, проскочив несколько логических шагов, «патриотически настроенная общественность» без труда пришла к соответствующему выводу. Зазвучали требования не просто возбудить против авторов уголовные дела, но и изъять их книги из продажи и приостановить все выплаты по контрактам. Вектор удара существенно изменился — теперь за «неправильную» позицию отвечали уже не только писатели, но и книги.
Явление нового персонажа цензурной драмы — той самой «патриотически настроенной общественности» — стало еще одним обстоятельством, ко встрече с которым никто не был готов. «Патриотически настроенная общественность» закрывала фестивали (калининградский книжный фестиваль «Март», организованный издательством «Поляндрия», был отменен по доносу «общественницы» с двумя сотнями подписчиков в «ВК»), добивалась изъятия из продажи книг и отмены выступлений провинившихся писателей, а также настаивала на большей бдительности в вопросах пресловутой «пропаганды ЛГБТ».
Официальные медиа позиционируют эту новую форму «гражданской активности» как наш вариант западной «культуры отмены». На поверхностном уровне между ними и правда можно усмотреть черты сходства: «у них» Джоан Роулинг отменяют за трансфобные высказывания, «у нас» кэнселят Людмилу Улицкую за поддержку Украины в разговоре, мыслившемся как частный.
Однако говорящие упускают из виду важнейшее различие: на Западе культура отмены является инструментом гражданского общества (порой несовершенным, а порой и откровенно вредоносным). В России же «патриотические активисты» встроены в государственную репрессивную машину, выполняя функцию своеобразных наводчиков.
Цензура выходит из тени
Именно в этом качестве — застрельщиков и наводчиков — разгневанные граждане выступили на следующем этапе развития цензуры в России — этапе окончательного перехода от «цензуры авторов» к цензуре книг, а также от цензуры неформализованной к цензуре официальной и публичной.
В апреле 2024 года активисты выступили с публичной критикой «Маленькой жизни» Ханьи Янагихары, «Дома на краю света» Майкла Каннингема, «Комнаты Джованни» Джеймса Болдуина, «Песни Ахилла» Мадлен Миллер, а также «Наследия» Владимира Сорокина. На Янагихару многократно как официально, так и публично пожаловался председатель Синодального отдела по взаимоотношениям церкви с обществом и СМИ Владимир Легойда. А против Сорокина развернула кампанию в своем блоге предпринимательница и писательница Ольга Ускова. По мнению Усковой, покуда «АСТ» растрачивает ресурсы на продвижение антироссийского «Наследия», ее проникнутый духом патриотизма роман «Этюды черни» не получает должного внимания и поддержки.
Все упомянутое было снято с продажи, но в официальном пресс-релизе, подготовленном холдингом «АСТ» (издательство CORPUS, выпустившее большую часть перечисленных книг, является его частью), содержалась информация весьма неожиданная и противоречивая. Исчезновение Янагихары и Миллер предсказуемым образом стало результатом обращения Пресненской прокуратуры. А вот остальные книги были «рекомендованы к изъятию» неким новым причудливым органом — Экспертным советом, созданным при Российском книжном союзе (РКС).
Сам Книжный союз крайне скупо прокомментировал появление в своем составе дивного нового подразделения. По словам представителя РКС, главной причиной создания совета стала необходимость «оценки печатных и электронных книжных изданий (за исключением учебных, нормативных и официальных) на предмет их соответствия действующему законодательству».
Состав совета до сих пор не объявлен публично — все, что мы о нем знаем, это что в него вошли «представители Роскомнадзора (РКН), Российского исторического общества, Российского военно-исторического общества, Русской православной церкви, Духовного управления мусульман России, Федерации еврейских общин России, Ассоциации юристов России, Российской академии образования, Литературного института им. А. М. Горького и других учреждений и организаций».
Мрак неизвестности покрывает не только состав и формальный статус Экспертного совета, но и механику его работы. Как книги попадают на рассмотрение совета, по какой методике проводится их оценка, как устроена сама процедура принятия решений, что вообще означает эта самая «рекомендация», насколько она обязательна к исполнению и кому адресована — издателю, книготорговцу или, скажем, прокуратуре?
Должен ли Экспертный совет рассматривать все книги или только некоторые и на каком этапе это должно происходить? Иными словами, имеем ли мы дело с цензурой предварительной, как это было в СССР, или последовательной (или, как ее еще называют, «карательной»), как, скажем, на поздних этапах существования франкистского режима в Испании? Ответов на все эти вопросы у нас нет — единственное, что на сегодняшний день известно доподлинно, это сам факт существования органа, занимающегося цензурированием книг и обладающего при этом достаточными полномочиями, чтобы претворять свои решения в жизнь.
Иными словами, за два с небольшим года, прошедших с начала войны, книжная цензура в России совершила колоссальный марш-бросок в направлении систематизации и ужесточения. Начавшись со стохастических, почти бездумных выпадов, в первую очередь направленных не против текстов, но против их авторов, она эволюционировала в полноценную публично явленную цензурную структуру. В фокусе внимания этой структуры уже не писатели (ими, как и прежде, в случае необходимости занимаются другие ведомства, от Минюста до Следственного комитета), а то, что они пишут.
Как нам это понравится
Параллельно с зарождением и трансформацией книжной цензуры формировался и негласный общественный и профессиональный консенсус по ее поводу. Вернее, череда консенсусов, сменявших друг друга по мере все более жесткого закручивания гаек.
Первый отклик на смутную и неоформленную поначалу цензурную угрозу, возникшую сразу после начала войны, лежал в зазоре между двумя, как принято считать, наиболее характерными для человека типами реакции на опасность — паникой и замиранием. Одни участники книжного рынка на всякий случай начинали дуть на воду и стелить соломку даже в умеренно безопасных местах. Другие, напротив, пытались делать то же, что и раньше, изо всех сил отрицая или игнорируя изменения в атмосфере.
Показательной стала первая после начала войны книжная ярмарка «Нон-фикшн», прошедшая поздней осенью 2022 года в Москве. С одной стороны, там при полном аншлаге прошла презентация романа Ханьи Янагихары «До самого рая» — как минимум «спорного» с точки зрения «ЛГБТ-пропаганды». С другой, организаторы ярмарки бегали от стенда к стенду, требуя спрятать под прилавок приключенческий роман «Лисьи Броды» Анны Старобинец (писательница выступила против войны и уехала из России) и детскую книгу «Война», написанную современным португальским классиком Жозе Жоржи Летриа, — тут обеспокоенность вызывали название и обложка.
Еще одним проявлением общей дезориентации были регулярно появляющиеся в прессе алармистские публикации, сообщающие о «полном изъятии» из продажи или из библиотек тех или иных книг. Публикуемые списки изымаемого были либо непонятными, либо откровенно безумными — так, в какой-то момент прошла новость о «запрете на всех маркетплейсах» «Неточки Незвановой» Достоевского и «Исповеди маски» Юкио Мисимы (впоследствии выяснилось, что речь шла о приостановке продаж на одном-единственном маркетплейске «Мегамаркет», да и та длилась всего два дня). А в качестве авторов этих причудливых инициатив упоминались либо какие-то маргинальные общественные или коммерческие организации, либо региональные органы власти, как правило, не имевшие легального права принимать подобные решения.
Все эти новости при ближайшем рассмотрении оказывались либо совсем уж фейковыми, либо неточными, либо крайне локальными. Например, очередной «всеобщий обязательный список» в действительности мог быть разослан по магазинам одной торговой сети в статусе «рекомендательного». За громким медийным заголовком «Из библиотек России изымают книги Дмитрия Глуховского» чаще всего скрывалась история о том, как какой-нибудь директор библиотеки в Поволжье, упреждая возможные риски, спустил соответствующую директиву своим подчиненным, а те растиражировали ее в блогах.
Польза от придания подобных инцидентов огласке была сомнительной — распространяя информацию о них, люди следовали не работающей более логике прошлой исторической эпохи, когда публичность могла остановить некоторые формы властного произвола. А вот вред оказался неожиданно высок. В отсутствие четких цензурных инструкций со стороны государства деятели рынка порой стремились принимать собственные решения с оглядкой на соседей, исходя из того, что те располагают какой-то информацией, которая до них самих по каким-то причинам не дошла. То есть обнародованная информация о списках, запретах и изъятиях, даже неточная или вовсе ложная, не тормозила, а, напротив, подстегивала аналогичные практики в других местах.
Каждый библиотекарь, руководитель регионального культурного ведомства или директор книжного магазина, опасаясь, что отстает от других, стремился держаться как минимум вровень с тем, что считал общим трендом. Публикации, имеющие целью противостоять цензурному давлению, на практике поднимали паническую самоцензуру на новый уровень.
По мере осознания этой механики журналистами, блогерами и просто активными участниками литературного процесса начал формироваться новый общественный консенсус: чем меньше публично говорить о цензуре, тем медленнее она развивается. Понемногу волна публикаций о «списках» и «изъятиях» схлынула — даже если появлялись реальные новости из этой области, их теперь чаще замалчивали.
Дурным тоном стало публично перечислять хорошие книги, имеющие шансы подпасть под разного рода ограничения. Довольно быстро стало понятно, что в своих репрессивных постановлениях власти ориентируются не столько на сами книги, сколько на отзывы о них. А значит, теперь уже группа поддержки книг невольно сама оказывалась в роли наводчиков, привлекая к объектам своей любви ненужное и недоброжелательное внимание.
Этот консенсус оказался достаточно стойким и продолжительным: сформировавшись уже к началу 2023 года, он продержался до весны 2024-го. Однако упомянутые выше факты реального — на этот раз по-настоящему полного и официально обставленного — запрета «Маленькой жизни» Ханьи Янагихары, «Наследия» Владимира Сорокина и других книг вкупе с предъявлением публике нового цензурного ведомства — того самого таинственного Экспертного совета при Российском книжном союзе — вновь изменили правила игры.
В конце апреля издательство АСТ, ставшее первой и пока главной жертвой показательной порки, выложило официальный пресс-релиз о вынужденном изъятии книг из продажи и не таясь продемонстрировало свое несогласие с этим решением. Несколькими днями позже издательством был, по сути, инспирирован новый громкий инфоповод, связанный с цензурой: книга Роберто Карнеро «Пазолини. Умереть за идеи», выпущенная в АСТ, вышла с показательно вымаранными строками и абзацами, предположительно содержащими «пропаганду ЛГБТ».
В самом издательстве это событие прокомментировали в откровенно ироническом стиле: «Так работа Роберто Карнеро стала интерактивной: читатель сам решает, воспользоваться ли ему какими-либо источниками информации, чтобы выяснить, что же скрыто от него в данной версии издания. Благодаря наличию скрытых фрагментов зарождается перекличка исходного текста с современным контекстом, в котором мы живем здесь и сейчас. Кроме того, книга становится артефактом эпохи, атрибутом перфоманса, художественного высказывания».
Подача была с энтузиазмом принята в профессиональном сообществе. И изъятие книг, и публикация биографии Пазолини стали заметными инфоповодами, о них написали едва ли не все медиа в России и за рубежом, а на сайте «Горький» вышла рецензия Бориса Куприянова, в которой половина текста была вымарана — в точности как в самой книге, которой она была посвящена.
Все это сформировало новый общественный консенсус в отношении к цензуре: от паники и дезориентации через вынужденное умолчание она перешла к практикам, которые Джеймс К. Скотт называет «скрытыми посланиями».
В чем новизна нынешнего консенсуса? В сущности, Янагихара, Сорокин, Миллер и другие книги издательства АСТ, изъятые из продажи по требованию прокуратуры и некоего странного цензурного органа, были не первыми книгами, вызвавшими вопросы со стороны властей. Известно, что прокуратура «предупреждала» и другие издательства, которые, однако, в соответствии с «консенсусом молчания» предпочитали эти факты не афишировать. Да и книги с вымаранными строками и абзацами выходили в России с некоторой регулярностью, причем даже до войны. Однако происходило это по-тихому — внимание читателя к подобным «стыдным» обстоятельствам старались не привлекать.
Решившись обнародовать информацию о факте давления со стороны властей, снабдив эту информацию на первый взгляд нейтральным и даже законопослушным, а на практике негодующим комментарием и решившись привлечь внимание читателя к результатам цензурного произвола (вымаранные строки), издательство АСТ фактически обратилось через голову начальства напрямую к своей аудитории. Их послание, к которому не могло возникнуть никаких формальных претензий, в действительности было криком: смотрите, что они с нами делают!
В принципе, нечто подобное мы видели и раньше. После того как осенью 2023 года был принят закон о правилах продажи книг иноагентов (их надлежало отныне продавать только в упаковке и с опознавательной маркировкой), многие независимые книжные магазины стали упаковывать книги иноагентов в крафтовую бумагу, разрисовывать сердечками и цветочками, перевязывать ленточками и собирать на отдельную полку с подписью «наши любимые иноагенты». Соблюдая все требования, они в то же время однозначно выражали свое отношение к происходящему.
Однако никогда это не происходило так открыто и демонстративно, как сейчас. Джеймс Скотт изучал практики подобных «скрытых посланий» на примере прежде всего колониальных стран, где угнетенное большинство не имело возможности напрямую вступить в конфронтацию с угнетающим меньшинством. Зато оно могло сформировать определенную систему сообщений, которая формально не шла вразрез с требованиями властей, но и угнетателями, и угнетенными считывалась как протестная. Первые могли понять истинное отношение к ним со стороны обманчиво покорных местных жителей и чувствовать себя менее уверенно. Вторые же ощущали сплоченность перед лицом агрессора.
Отказавшись и дальше заметать факты цензуры под ковер и делать вид, что ничего не происходит, российское книжное сообщество сегодня перешло именно к такому — неявному — формату сопротивления. На смену тезису «при всех расхождениях мы с вами одно дело делаем» пришел другой: «вы выкручиваете нам руки, и мы не будем об этом молчать».
Post scriptum
Единожды закрутившись, цензурные шестеренки едва ли в скором времени остановятся. Дальнейшие направления атаки, в общем, очевидны.
Комитет Госдумы уже одобрил поправку, предусматривающую штраф в 600 000 рублей «за распространение или демонстрацию предметов литературы и искусства с информацией о наркотиках». Пока новый закон еще не работает — правоохранители ожидают разъяснения со стороны законотворцев, надо ли, к примеру, штрафовать издателя за «Исповедь англичанина, употреблявшего опиум» викторианца Томаса де Куинси или «Морфий» Михаила Булгакова. Однако, вне всякого сомнения, через некоторое время мы увидим практики применения этого новшества.
Осенью Госдума примет подготовленный комитетом по культуре закон о новых правилах хранения и выдачи книг иноагентов, террористов и экстремистов в библиотеках. Это означает, что книги всех этих авторов больше не будут закупаться для библиотечных фондов, а уже имеющиеся либо спишут и уничтожат, либо, что более вероятно, переведут в некую новую версию советских спецхранов.
Эти и другие цензурные инициативы, возможно, приведут к формированию новых общественных консенсусов. Но на сегодня мы находимся в точке, когда государственный цензурный террор встречает в сообществе книжников негромкое, но вполне явное сопротивление. И участником этого сопротивления предлагается стать не только писателям, издателям, книготорговцам и прочим профессионалам отрасли, но и самим читателям.
